- Нельзя рассказать об этом ни словом, ни целой книгой. Это надо прожить. Мы прожили. Не дай вам Бог испытать то, что испытали мы.

Подростки слушают рассказы ветеранов, изучают историю по учебникам, но, работая на полях сражений, они учатся сопереживать. Их судьбы пересекаются с теми, кто не вернулся с войны, и это единение и есть непрерывная связь поколений.

От любви до вечности.

На живописном берегу реки необычно многолюдно для лесной глуши, и столь же необычно тихо для такого скопления народа. В высокой прибрежной траве стоят, лежат и сидят подростки. Несколько человек в камуфляжной форме тихо переговариваются в стороне. Ожидание. Вдалеке на сухой дороге заклубилось облако пыли. Игрушкой перекатываясь по ухабам, подъехала «Ока». Не по сану неловко из нее вышли два молодых священника. Все  вокруг поднялись и направились к одиноко стоящим соснам. Под ними на краю пойменного болота высился обелиск. На скамейке  сидел старик. Он тяжело опирался на костыль. Помутневшие глаза его слезились, брови приподнялись. Старческое лицо не в состоянии было выразить чувств охвативших его. Пожилой человек с трудом поднялся навстречу подошедшим. Среди собравшихся был и Сергей. Высокий черноволосый подросток. Это его первая «Вахта памяти». Ехал он сюда вслед за рассказами друзей о находках, но нашел то, чего не ожидал. Очень многое произошло за двадцать дней. Очень яркими были переживания. Он слушал вместе со всеми, и не слышал…

 Священники начали панихиду. Зычный хорошо поставленный голос называл имена бойцов:

- … раба божьего Александра, Максима …

***

- Алексей! – громко крикнул Максим, - К лейтенанту!

- Сегодня ночью необходимо прощупать болото – начал лейтенант Иващенко.

Мартовский вечер принес озноб. Солдаты поеживались. В окопы опускался сумрак, а вместе с ним и сырость подтаявшего за день на солнце снега.

-Вам только обнаруживать себя никак нельзя – продолжал Иващенко – судя по всему – это самый малочисленный участок немецкой обороны. Много «колючки», «лягушки». Ваша конкретная задача – обеспечить безопасность прорыва.

- Всего-то! – с кривой ухмылкой заметил  Сидоров.

Сержант остановился, его лицо стало еще более худым и серым. Желваки заходили по скулам. Все потупили взгляд. Только Василий во все глаза смотрел на  Максима. Будучи старше многих Максим не раз урезонивал нахалов, причем делал это всегда легко, по-житейски справедливо. Но Максим молчал. Сидоров выдержал тяжелый взгляд лейтенанта.

- Сбор в двадцать четыре ноль-ноль – отрезал Иващенко – Разойтись.

***

Треск поленьев в «буржуйке», полумрак землянки, огненные блики, выпрыгивающие из печи, все располагало ко сну. Накрывшись шинелью, Василий лежал на топчане. Его старший товарищ Максим Иванов сидел под лампой, писал письмо.

- Жене? – спросил Василий.

Максим посмотрел на него. Взгляд его был сух.

- Спи, Василек. Утро вечера мудренее.

- Будет оно утро? – как можно более дурашливее произнес Василий. Голос его дрогнул. Максим отвел взгляд. Вот уже несколько месяцев он знал этого мальчика. Берег его как мог.

 – Ты с ним как с писаной торбой носишься! – подшучивали все.

         Максим улыбался.

         - Торба не писаная, она зашитая, - отшучивался он, намекая на легкое осколочное ранение Василия.

         Никто не знал про то, как Максим Иванов в одночасье овдовел и потерял собственного сына незадолго до войны.

***

         В тот злополучный день он был на охоте вместе с друзьями. Били волка. Стояла яркая осень. Максим ждал появления из леса «серых». Все ближе и ближе слышны были голоса загонщиков и лай собак. Старый охотник присел у флажков, освобождая себе обзор. Он знал, что хищник держится как можно дальше от красных лоскутков и не выскочит неожиданно перед самым его носом, а значит, будет время произвести прицельный выстрел. Хруст ветки за спиной заставил его обернуться. Что-то большое и серое метнулось к нему. Тяжелый удар сбил охотника с ног, обожгло шею, подкатила тошнота. Максим упал на бок и, глядя перед собой, увидел огромного волка.

-Вот это зверюга! - мелькнула у него в голове мысль не подходящая моменту. Хищник даже не скалился. Сильный уверенный в себе зверь приготовился вторым броском добить жертву. Заиграл портсигар, подарок жены на тридцатилетие. Простая незатейливая мелодия понеслась над подлеском, переливаясь высокими звуками. Волк подался назад. Раздался первый выстрел на противоположной опушке. Зверь рыкнул и ушел в высокий сухостой. Перед глазами Максима поплыл туман…

         Очнулся он в больнице. Озабоченное лицо немолодой медсестры, склонившейся над ним, ослепительно белый цвет стен, тугая повязка вокруг шеи. Понемногу память возвращалась.

Женщина охнула, заметив на себе взгляд Максима.

– Молчи, молчи, - строго сказала она, -  говорить тебе нельзя.

Много было посетителей у Максима. Но не через неделю не через две не пришла ни жена, ни сын.

Приходившие громко, даже,  как замечал Иванов, с некоторым картинным весельем, рассказывали о жизни знакомых, наперебой восхищенно описывали волка, подстреленного таки охотниками в тот день. Но Максим не мог спросить, а посетители не заговаривали о его семье. Да и блокнот, при помощи которого он общался с врачами, загадочно исчезал в дни посещения. Врач Вячеслав Семенович некоторое время тоже избегал разговора на эту тему, каждый раз ссылаясь на необходимость срочно уйти к другому больному. Максим не находил себе места. Только через три недели, когда Иванов схватил профессора за запястье, тот осипшим в одно мгновенье голосом, рассказал о случившемся.

Его жена Оксана и сын были дома, когда председатель, спрыгнув с подводы, вбежал к ним в избу и рассказал о случае с Максимом. Оксана наспех собралась, вместе с семнадцатилетним сыном они сели на мотоцикл и отправились в больницу. Добраться до мужа и отца им было не суждено.

***

Ничего не осознающий Артем, только на следующий день понял, что совершил. По-обыкновению он был пьян с самого утра, а после обеда решил отправиться к супруге Надежде.

Лежала она в той же больнице, куда привезли Максима. Вот уже почти месяц ее глаза смотрели в побеленный больничный потолок. Не оживлялись они и тогда, когда приходил Артем.

Попала она сюда в конце лета. Артем с друзьями отмечали День рождения приятеля. Все были уже достаточно пьяны, когда разгорелся спор. Какова была причина спора никто потом не вспомнил, но тогда эта причина показалась всем весомой. Началась драка. Артема повалили на землю и били ногами. Надежда, знавшая где надо искать мужа если он задерживался с возвращением домой, издалека увидела потасовку. С громким криком она бросилась к Артему. Сильный удар по голове свалил ее с ног. Женщина  потеряла сознание.

Хирург, долго аккуратно выстригая волосы на затылке Надежды, глядя на открытую рану, не мог понять, как она пережила этот удар. Операция была тяжелой. Врач сразу предупредил мужа о том, что слышать и видеть Надежда не будет…

Артем уснул за рулем. Грузовик на полном ходу подмял мотоцикл с ехавшими на нем женщиной и подростком.

Не проснулся Артем ни после удара, ни когда полуторка, уткнувшись носом в придорожную канаву, фыркнув еще раз, заглохла.

***

 Мысль о мести посещала Максима на больничной койке. Отчаяние его сменялось тогда нестерпимыми приступами гнева и желанием немедленно отомстить. Часто он открывал портсигар и подолгу смотрел на него, гладя пальцами надпись: «Максиму в знак вечной любви». Этот «знак» спас его от клыков волка. Не заиграй тогда на опушке выпавший из кармана портсигар, у хищника было бы время для еще одного броска. Максим физически ощущал присутствие жены, глядя на этот талисман. Ее любовь  спасла его тогда.

Выписавшись, Максим уехал из города. Уехал Иванов от всего того, что могло напоминать ему его близких. Вернувшись из больницы, он часто просыпался по ночам на оклик жены, на голос сына. Все предметы вокруг будили в нем воспоминания. И каждый раз с новой силой вспыхивала в нем жажда мщения. Однажды он был почти готов отомстить.

***

 Максим ждал около старого бревенчатого здания Областного суда. Когда  Артема выведут из двери, у Максима будет время совершить задуманное. Он не думал о последствиях своего поступка, он примерялся, как добраться до Артема. Только месть владела его мыслями. Ожидание затягивалось…

Около здания суда был небольшой сквер. Максим сел на скамейку и закурил. Разговор двух пожилых женщин привлек его внимание.

- Вчера была на заседании,- говорила одна.

- Ну!? – нетерпеливо торопила собеседница.

- Этот то, водитель, мать с ребенком убил, а у самого жена на больничной койке. А у нее никого из близких-то нету.

Максим посмотрел на женщину.

- Как зовут ее?

- Кого, - от неожиданности вздрогнула та.

- Жену водителя как зовут?

- Надежда, - сказала женщина, поджала губы и отвернулась замолчав, недоверчиво посматривая на случайного собеседника.

Максим встал и решительным шагом отправился  по аллее к выходу из парка. В больнице его помнили все. Несколько вопросов… В знакомом ему хирургическом отделении на этаже не было сиделки. Максим взялся за ручку двери бокса. Он постоял несколько мгновений в нерешительности. Дверь отворилась легко. На кровати лежала Надежда. Максим некоторое время смотрел на нее. Он присел на стул около кровати, закрыв руками лицо. В это мгновение в неплотно закрытую дверь заглянула сиделка. Она быстро отошла от двери, побежала по коридору. Немного запыхавшись в палату вошел хирург.

- Максим? – произнес он, - Что ты здесь делаешь?

Максим молчал.

- Идем со мной, - сказал Вячеслав Семенович.

***

Домой шел Максим пешком. Многое он передумал по дороге. Утром он заколотил дверь и отправился на станцию…

От себя бежал Максим. Работал сверхурочно, не обращая внимания на оплату. Падал после двух смен на кровать с единственным желанием - не видеть снов. Каждый месяц от него шли переводы на имя Вячеслава Семеновича Левина. Так прошло восемь месяцев.

***

Вечерело. Сергей сидел у костра, перебирая струны гитары. Постепенно «на огонек» собрались несколько человек. Завязался разговор. Ребята говорили о прошедшем дне. Делились впечатлениями. Трофеев сегодня, как, впрочем, и всегда было много. Оптика от дальнобойной пушки, зубная паста «Blendax», маникюрные немецкие наборы, бутылка с рыбьим жиром, множество боеприпасов и еще много всего, что сопутствует поиску. Незаметно все переключились на современную музыку, посыпались заказы. Гитара переходила из рук в руки. Уже за полночь комендант лагеря предупредил всех о соблюдении тишины. Не сговариваясь, подростки поднялись и направились в глубь леса. Вдали от палаток было оборудовано кострище как раз на такой случай.

Кострище было уже облюбовано. Около него сидели двое Леонид и Михаил. По движениям было ясно, что ребята изрядно выпили. Никто не придал этому особого значения. В огромном палаточном лагере всегда находились любители «отдохнуть» именно так. Все по-хозяйски расселись вокруг. Костер быстро занялся, и языки пламени весело запрыгали освещая лица подошедших. Гитара продолжала свой круг, заставляя всех умолкать, когда попадала в руки понимающие толк в бардовских или военных песнях. Настала очередь Михаила. Он немного подергал струны и запел так называемый «шансон». Разговор вокруг костра постепенно стих. Пел Михаил хорошо, но вот только песня походила на сборник нецензурных выражений на тему вечной блатной тоски по воле.

- Мих, ты, по-моему, перенапрягся сегодня, - сказал Сергей и зажал гриф гитары рукой.

Он потянул инструмент к себе, устроился поудобнее и сам исполнил песню, которая, собрав всех снова вместе, заставила забыть о неприятной выходке Михаила.

Вечер заканчивался. Все постепенно расходились по палаткам, памятуя о завтрашнем рабочем дне. У костра осталось трое. Поднялся и Сергей.

- Не, друг, обожди, - положив ему руку на плечо, просипел Михаил.

- Ты отдохни, а завтра мы все обязательно обсудим, - сказал Сергей и попытался освободиться от неприятных объятий.

Последовал резкий удар. Михаил чем-то горячим обжёг бок Сергея. Инстинктивно Сергей нанес удар и сбил нападающего с ног.

Подбежали подростки. Быстро оценив ситуацию, они подняли Михаила, горячность которого резко поубавилась, и отвели его в сторону.

Сергей поднял футболку. Лезвие ножа прошло вскользь. Рана была неглубокая, но кровь быстро пропитывала брюки. Кто-то принес перекись, бинт. Кровотечение быстро остановили, сделали перевязку. Сергей поднял нож сиротливо лежащий в траве, нажал на кнопку, лезвие со щелчком спряталось в ручку.

- Знатная машинка, - ухмыльнулся Сергей и пошел к реке застирывать вещи.

На берегу его догнала Ирина. Она была испугана известиями, которые дошли до нее с появлением в лагере свидетелей произошедшего.

Видя, что Сережа не стеснен в движениях и довольно мирно стирает, успокоилась.

- Отдохни, герой, - сказала она, забирая мокрые брюки из рук Сергея.

Над рекой стелился теплый туман. Посветлевший восток предвещал скорый восход солнца. Сергей сидел на берегу, смотрел на Ирину. Девушка закончила стирку.

- Ты посиди пока, раненый, а я в душ, - сказала она.

Ирина грациозно сняла одежду и красиво покачивая бедрами вошла в реку.

Сергей смотрел на загорелое тело девушки, и все волнения прошедшего вечера постепенно угасали.

- Как самочувствие? – спросила Ира, выходя из воды и закручивая мокрые русые волосы в тугой жгут.

- Ради такой терапии я готов каждый раз подставляться, - сказал Сергей улыбаясь.

- Ну да, мне как раз дуршлага не хватает, - произнесла девушка с наигранной укоризной.

Она наклонилась к Сергею за одеждой. Юноша задержал ее руку, поднялся ей навстречу…

***

Начало войны застало Иванова на Урале. Максима мобилизовали. Письма однополчанам из дома резали его по сердцу. Постепенно ужасы войны притупляли желание отомстить. Максим видел смерть. Вид ее был отвратителен.

Фронт отступал. Колоны шли в глубь страны.

 На очередной станции выдалось несколько минут. Он  спрыгнул на гравий железнодорожного полотна, осмотрелся. Их эшелон остановился далеко от здания вокзала. Здесь сортировали составы. К одному из составов подцепили почтовый вагон.

- Видно важная почта! – подумал Максим. Вагон охраняли несколько вооруженных человек. Он потянулся, от долгого сидения в вагоне мышцы затекли. Дверь почтового с железным лязгом отворилась. Еще двое охранников спрыгнули на землю. Внутри вагона что-то стукнуло. Послышался приглушенный окрик. Через несколько мгновений, щурясь на яркое солнце, в черном проеме двери появился человек. Фигура его показалась Максиму знакомой. Послышался грубый окрик: «Пошел!». Явно от резкого толчка в спину фигура, едва не свалившись, соскользнула на землю, тяжело присев на корточки и заложив руки за голову.

Максим вздрогнул. Все закипело в нем с новой силой. Он узнал Артема. Решение было принято сразу и бесповоротно. Артем в сопровождении вооруженного охранника носил мешки в хвостовой вагон. Максим на расстоянии наблюдал. Удобный момент настал, когда Артем шел между двумя составами. Иванов выскочил из-под вагона и вплотную подошел к Артему.

- Тебе чего, землячок? – спросил Артем. Никогда в жизни он не видел ни Максима, ни его семью.

Охранник щелкнул затвором и сделал шаг назад.

В кармане рука судорожно сжала рукоять складного ножа. Голова горела.

- Эй, бойцы, закурить не найдется?

Голос раздался откуда-то сверху. Максим поднял голову. Обнаженный до пояса на крыше стоял молодой веснушчатый паренек.

- Сам за чинарик удавился бы, - сказал Артем.

Максим вынул руку из кармана, расстегнул гимнастерку и достал портсигар трясущейся рукой…

Запела мелодия. Максим смотрел на лопоухое, мальчишеское лицо. Вытягивая папиросу юноша с интересом разглядывал портсигар.

Охранник толкнул прикладом заключенного и, держа карабин наперевес, озираясь, проследовал дальше.

Бессонной ночью Максим трясся от озноба, приступы которого охватывали его снова и снова. 

***

Несколько дней он как бы нечаянно оказывался рядом с Василием. За разговорами выяснилось, что тот -  воспитанник детского дома. Из родственников у него только тетка, что сам он из Тулы.

Василий Лесков был рад новому знакомству. Бритый и худой он выглядел намного моложе своих лет. Оттопыренные уши – предмет насмешек одноклассников и тут служили ему «доброй» службой.

- Вась, сходи к командиру, напиши заявление в разведку. Твоими ушами можно прослушивать ставку Гитлера.

- Лесков, встань у окна, дует…

Подобных насмешек он выслушивал сотнями за день. Посмеивались поначалу бойцы и нал привычкой Василия подписывать вещи. Привычка эта прилипла к нему в детском доме.

Василий привязался к Максиму сразу. Поначалу звал его по имени отчеству. Иванов предлагал перейти на «ты». Лесков не решался. Многие вокруг называли Максима «батя». Постепенно это обращение укрепилось в общении Максима и Василия. Тяга их друг к другу усиливалась с каждым днем.

Горячность и неопытность Лескова во всем, манила Максима. Наблюдая за Василием  Иванов вспоминал сына. Но воспоминания эти не причиняли боли. Впервые за последний год из дальнего отделения портмоне он достал карточку жены и долго рассматривал любимое лицо. Сделал он это вечером следующего дня после происшествия на станции. Руки еще дрожали, голова шумела после кошмаров бессонной ночи. Оксана улыбалась. Ее глаза как всегда были веселы. Максим прижал фотографию к губам и заплакал. Он и не помнил, когда это было с ним последний раз.  Воспоминания волной захлестнули его. Незаметно для себя он просидел так очень долго. Случайно проходившие бойцы старались поскорее пройти мимо. Тому, кто знал Максима, было неловко смотреть на этого всегда скупого на слова и тем более чувства седого человека. Видел это и Василий. Он не раз после этого спрашивал Максима о жене, но тот всегда отмалчивался. А если и случалось обмолвится Иванову о своей прошлой семейной жизни, то говорил о ней он так, что о страшной трагедии никто не догадывался.

***

- Спи, Василек, - еще раз повторил Максим.

- А с лейтенантом Сидоров зря, - сказал Василий.

Максим встал, закончив писать. Он вышел из землянки. На чистом потемневшем небе мерцали звезды. Тишина.

-Холодно, а весна! – подумал Максим.

Он сложил листок. Бережно вложил его в карман гимнастерки и, немного постояв в нерешительности, твердым шагом ушел в темноту ночи.

***

Василий спал и улыбался во сне…

Майский вечер. В детском доме «Выпускной». На Василии твидовый костюм. Огромные крылья воротника белой рубашки легли на плечи. Варя сегодня танцевала с ним уже два раза. Запах ее духов кружил голову. Василий глупо улыбался глядя в ее большие, серые, чуть насмешливые глаза. Она говорила без умолку. Василий слушал. Голос ее завораживал. Юноша часто краснел. Его злополучные уши становились пунцовыми.

Они долго гуляли по саду. С танцплощадки доносились звуки гармони и радостные голоса детдомовцев. Расстались они глубокой ночью. Варя, неожиданно приблизившись к Василию, поцеловала его.

- А уши мы попудрим! – смеясь сказала девушка и  быстро убежала.

Василий лег на скамейку сада, закинул руки за голову.  Весенняя ночь была наполнена соловьиным пением. Сейчас в птичьих переплетах Василий узнавал мотивы любимых песен, он мурлыкал их под нос. Ночь была тихая, теплая. Густой запах сирени окутывал юношу со всех сторон. Василий физически ощущал прикосновение густого аромата. Он купался в нем, становился невесомым. Варин голос звенел в его ушах, на губах остался вкус ее поцелуя. Он думал о будущем. В нем был он – самостоятельный, сильный; была Варя – красивая и веселая; и еще много того, о чем он и не догадывался сейчас, но, несомненно, счастливое, светлое.

***

- Василий! Проснись!

Лесков открыл глаза. Печь погасла. Тускло мерцала лампа на столе. Реальность своей неотвратимостью навалилась на юношу. Он сел.

- Пять минут! Пора! – коротко сказал Максим и вышел из землянки.

Ночной холод уже хозяйничал вокруг. Василий поежился. Быстро натянул шинель. Вышел вслед.

***

Двигались молча. Несколько белых комков скатились по склону на лыжах. Переправившись через реку, ползли по снегу. Наст был крепок. Ползти легко. Каждый знал, что надо делать. Вспыхнула ракета. Лицом в снег, не поднимать головы. Несколько очередей. Пули методично взрывали снег справа и слева. Всем ясно – бьют из двух пулеметов. Несколько мгновений и фонтанчики сойдутся в центре. Страх сковал Василия. Низ живота предательски заныл. Внезапно все стихло. Обстрел был дежурным. Еще несколько минут неподвижного лежания на снегу.

- Вперед!

Вот и колючка. Снег изрыт. Он черен, перемешан с мерзлой землей. Защелкали кусачки.

Лесков, не дожидаясь приказа, двинулся вперед. Все затаили дыхание. Пятьдесят метров до следующей колючки. Снега почти нет. Комья земли царапают маскхалат. Василий уткнулся головой во что то твердое. Он чертыхнулся от неожиданности. В то же мгновение заработал пулемет. Фонтанчики мерзлой земли приближались слева, защелкали около плеча. Пулемет продолжал работать, но пули, глухо ударяясь во что-то не взрывали некоторое время землю. Через мгновение несущие смерть фонтанчики начали удаляться справа. Все стихло. Несколько минут Василий лежал уткнувшись лицом. Поднял голову. Старая армейская кляча, непонятно как попавшая сюда вчера днем, была подстрелена немцами и лежала теперь, чернея в ночи. Ее огромная туша приняла на себя огонь пулемета и спасла жизнь Лескова. Медленно двигались вперед саперы. Осторожно вонзались в землю металлические щупы. Послышался характерный звук …

***

- Что-то есть! – сказал Игорь Николаевич. Он еще несколько раз вонзил щуп  в мягкую торфяную почву в нескольких местах. Металлический прут стучал. Разгребли слой опавшей листвы. Темно-коричневая земля влажно блестела на солнце пробивавшемся сквозь густую листву мелкого кустарника.

- Теперь аккуратнее, - тихо сказал Игорь Николаевич.

Заработали лопаты…

Сергей молча смотрел на останки, на подсумок, из которого извлекли несколько пачек патронов «Мосинки» в почерневшей упаковке, на огромного размера ботинки.

Николай Иванович колдовал над куском ржавчины. Он положил проржавленную пластину в пакет, очистил руки, закурил.

- В лагере поработаем над подсумком и ремнем. Только черепных костей нет, - сказал  он.

Группа, работавшая рядом, метрах в десяти, расчищала останки. Нашли только кости черепа.

- Странно, - сказал Игорь Николаевич, - кости целы, а голову оторвало…

Шли в лагерь цепочкой вдоль осыпавшегося бруствера окопа, тянувшегося вдоль опушки. Сергей молчал. Это был его первый боец. Что-то тяжелое давило. Мысли путались. Мучило сомнение.

***

Несколько «лягушек» были обезврежены. Василий аккуратно засыпал земляные лунки, возвращая обезвреженные мины на место. Несколько раз взлетали ракеты. С методичностью в полчаса велся дежурный обстрел. Пули ложились гораздо дальше работавшей группы, за первой линией колючей проволоки. Вот и второй ряд «колючки». Проволока подсекалась с расчетом, что при малейшем нажиме места подсечек оборвутся. Работа закончена. Группа начала возвращение. Теперь главное – не оставить следов пребывания на немецких оборонительных позициях. Двигались вперед по одному. Вот уже все далеко за первой колючкой. Лейтенант уходил последним. Он был на полпути, когда заработал пулемет. Все ждали. Командира не было. Прошло пять минут. Максим сухо дал приказ отходить. Василий хотел что-то сказать. Заиндевелая шершавая рукавица зажала ему рот. Василий попытался освободиться. Кто-то навалился сзади и придавил его к земле. Василий задыхался. Легкие разрывались. Понемногу рукавица ослабевала. Тонкой струйкой стал проникать воздух. Самообладание возвращалось к Василию. Максим повторил приказание. Василий упрямо мотнул головой. Многозначительно сжав кулак, Иванов покрутил им у лица юноши. Василий дернулся вперед, но ногу его крепко держали. Максим еще раз приказал жестом отходить. Группа двинулась к берегу. Добравшись до него, все перевели дух. Василия не было.

Юноша начал движение, но потом, замерев, дождался, пока все спустились к реке. Он вернулся к колючке. Максим снимал кусок проволоки, прикрепленной ими на ослабленные штыри. Их глаза встретились. Взгляд Иванова не предвещал ничего хорошего. Дороги назад не было. Оба молча стали продвигаться вперед. Вот и труп лошади. Еще немного. Лейтенант лежал, стиснув в зубах рукав маскхалата. Одежда его была в крови. Максим стал оттаскивать его. Василий засыпал следы крови, тянувшиеся за командиром. Вот и река. Переждав очередной дежурный обстрел, бойцы, связав лыжи ремнями, смастерили волокушу, переправились на свой берег.

***

Вечером Сергей вместе с другими ребятами отправился в деревню. Единственный ларек на всю эту глушь был мостиком, связывающим их с цивилизацией. Деревня вымирала. Несколько домов хоть как-то поддерживались дачниками, наезжающими сюда из города летом. Полуразвалившиеся избы уныло глядели перекосившимися окнами – глазницами. Деревушка резко контрастировала с буйным цветением и красотой природы.  Несколько ребятишек катались по избитому асфальту, бог знает когда положенному здесь. Около ларька сидел старик. На вид ему было лет шестьдесят.

- Привет, землекопы!- прокашлявшись, сказал старик. – Чего выкопали?

Застарелый запах перегара, дешевого табака исходил от этого человека. Ребятам не особенно хотелось разговаривать с ним. Сергей сухо ответил о поднятых бойцах.

- Хреново! – сказал старик. Он ухмыльнулся. Лицо его смялось в неприятную гримасу.

- Я, вот, лет двадцать назад, на болоте много нашел, - продолжал старик.

Подростки слушали.

- Ваши костяшки чего стоят? А я поллитровки на золоте заработал.

- На каком золоте? – спросил Сергей.

- Зубы золотые, кольца.

- Какие зубы, дед? – не понимая переспросил Сергей.

- Да на болоте на вашем. Лет двадцать назад из-под каждой болотной кочки каска виднелась. Запустишь руку под каску, поднимешь ее вместе с черепом и смотришь. Если есть золотой зуб – солдат богатый был. Значит и кольцо есть. Обязательно найдешь.

Ребята молчали.

- А если нет зуба? -  спросил Сергей.

- Такие черепа я в сторону выкидывал.

Ребята молча смотрели на уродливое, как им теперь казалось, лицо старика.

- Твой возраст, дед, тебя бережет, - сказал Сергей.

По дороге в лагерь подростки не проронили ни слова.

- Не возраст тебя бережет, водка, - сказала хозяйка ларька. Если бы ни она, то не выглядел бы в свои сорок как семидесятилетний.

- Ну вот, а ты меня попрекаешь ей, оказывается и от нее, родимой, польза бывает.

- Совести у тебя нет, - сказала женщина захлопнув оконце.

***

- Всем отбой, - сказал капитан, - спать три часа. Лесков, за мной!

Ничего не понимая Василий пошел по длинной веренице окопов за капитаном. Он злился на командира. Спать хотелось. Отсутствие ремня заставляло придерживать штаны. Усталость как-то сразу навалилась, как только они перевалили бруствер родного окопа. Ноги налились свинцом, голова шумела.

В землянке комиссара было тепло.

- Товарищ комиссар, рядовой Лесков по вашему приказанию прибыл!

Некоторое время ответа не было. Василий стоял, не понимая смысла происходящего.

- Садитесь, рядовой Лесков, - сказал офицер, не поднимая головы от бумаг. Василий сел. Духота землянки давила, все больше и больше клонило ко сну. Веки тяжелели. Сквозь полумрак до Василия доносился монотонный голос комиссара.

- Довожу до вашего сведения… рядовой Лесков… панические и пораженческие настроения…

Сон мгновенно пропал.

          - Рядовой Игнат Сидоров, - закончил комиссар и отодвинул от себя листок бумаги.

         Комиссар еще долго с надрывом говорил о Родине, долге, но Лесков не слушал его.

Боль и обида обжигали Василия.

         Несколько дней Лесков провел под арестом. Мысли его путались. Гнев сменялся растерянностью.

         Его вывели и посадили в кузов полуторки. Ждали конвоира. Вдруг Василий услышал знакомый голос. Максим перевалился через борт кузова и приблизился. Лицо юноши вспыхнуло.

         - Молчи, Василек, тихо сказал Максим.

         - Вот держи, - сказал Иванов и протянул портсигар - в память обо мне.

         Максим спрыгнул  вниз и, не поднимая головы, пошел по разбитой дороге, сжимая в кармане туго свернутый ремень, на котором Василий по детдомовской привычке выцарапал «Василий Семенович Лесков 1923».  

 Появился конвоир. В кабину сел комиссар. Машина дернулась и запрыгала по дороге.

***

         Добравшись до лагеря, ребята сели около костра. Урчал котелок.  Игорь Николаевич вернулся с совещания руководителей отрядов. Сел рядом. Ребята молча выслушали план на следующий день. Игорь Николаевич, почувствовав перемены в настроении ребят, ушел в свою палатку. Стемнело. За вечерним чаем Сергей спросил:

         - Почему так бывает, человеку жить нельзя на земле, а он живет и другим жизнь портит.

         - Ты, Сергей, Господь Бог, раз берешь на себя такое право? – перебил его Игорь Николаевич.

         Сергей рассказал о происшедшем около ларька. Все слушали молча и ждали реакцию Игоря Николаевича. Он помолчал немного.

         - Каждый на земле выполнит то, что ему предписано выполнить, - сказал тихо Игорь.

         Ребята заговорили все разом.

         - Так, значит, этому уроду было предназначено осквернить самое святое, чужую смерть во имя его же никчемной жизни? – перебив всех сказал Сергей.

         Все опять пристально посмотрели на Игоря Николаевича.

         - Никто тебе не ответит на этот вопрос, Сергей. Но одно я могу сказать точно – раз вы так это восприняли, значит, все, что случилось сегодня, не зря. И не забудете вы этот день, надеюсь, и через сорок лет, и через пятьдесят.

***

         Полуторка, увозившая Василия от линии фронта, натужно гудя, поднималась по дну оврага. Вдруг ее гул заглушили мощные разрывы. Кузов подкинуло вверх. Все стихло вмиг. Необычное блаженство охватило Василия. Пропали страхи, волнение отступили. Он снова в тихом, теплом майском вечере. Все звуки, краски, запахи  дурманили голову. Никогда не был Василий так счастлив. Он не чувствовал своего тела. Эта легкость тянула подняться выше. Под ним лежал необыкновенно пышно цветущий сад. Соловей не просто пел, он выводил чудесную мелодию, звук ее становился все тише. Что-то резкое ударило Лескова. Оно отнимало у него это неожиданное счастье. Василий увидел стремительно приближающуюся землю. Пропали и сад, и пение соловья, и звуки гармони. Гнев, ненависть проснулись в душе Лескова. Оттолкнуть это злое, избавится от него…

         - Жив! – крикнул кто-то над самым ухом юноши. Этот голос казался Василию самым гадким из тех, которые он когда-либо слышал. Чьи-то сильные руки трясли его за плечи, били по щекам.

         - Убью! – мелькнуло в голове Василия. Но тело не слушалось. Это приводило Лескова  в еще большую ярость. Голос трясшего его удалился. Глухие удары металла о землю послышались недалеко. Гнев утих. Василий опять проваливался в счастливые грезы. Но вновь ненавистные руки и омерзительный голос выдернули его из сладкой дремы. Вдруг все вернулось. Холодный сумрак вечера, чистое небо и яркая звезда над самой головой. Виски шумели. Одежда липла к телу… Сладкий запах крови… Сознание то покидало Василия, то возвращало его вновь в реальность. Лескова положили на край дороги.  Он повернул голову набок. На него смотрели остекленевшие глаза конвоира. Несколько человек откапывали кабину полуторки, засыпанную землей. Лесков почувствовал боль в правой руке. Кисть ныла. Пальцы что-то сжимали. В его руке блестел портсигар…

***

         Игорь Николаевич аккуратно достал из пакета ремень. На почерневшей коже четко выделялась нацарапанная надпись «Василий Семенович Лесков 1923».

***

         Максим не дождавшись Лескова пошел к землянке комиссара.

         - Стой! – послышалось из темноты. Затвор винтовки щелкнул.

         - Да это я, батя, - отозвался из темноты Максим.

         - Ну, ты это, иди себе, - понизив голос сказал часовой.

         - Где Василий? – в полголоса спросил Иванов.

         - Взяли твоего Василька, - помолчав, также тихо отозвался часовой.

         - Как взяли? За что?

         - Ну этого мне знать не положено!

         - Пусти к комиссару, - уверенным голосом сказал Максим.

         - Спит он… все… завтра приходи.

         Максим отправился в землянку.

         Коптилка распространяла тусклый свет. В мерцании его пламени Максим различил фигуру Сидорова Ивана. Иванов остановился, сел на край топчана. Ему вспомнился разговор с Лесковым два дня назад. Тогда Максим застал Василия за горячим спором с Сидоровым. Увидев, что они не одни, оба перестали спорить. Иван взял свой вещмешок и пошел прочь, а Василий, отвернувшись от Максима сел на колесо походной кухни.

         Добиться чего-нибудь от этого  юноши в таком состоянии было невозможно.  Это Максим знал и не спешил с расспросами. Иногда в такие минуты просыпался в Лескове воспитанник детского дома. Он замыкался, становился нарочито грубым.

         Василий сам заговорил о случившемся.

         - Я то думаю, откуда у него каждый день тушенки лишняя банка. Оказывается, этот гад с Варей нашей… ну… сам понимаешь! Так та его жалеет и подкармливает. А сама страшно смотреть – лицо осунулось. Я это случайно заметил, как она ему тушенку в вещмешок запихивает. А этот рад, зараза.

         Максим тогда говорил с Сидоровым. Тот выслушал его молча, нагло улыбаясь.

         - Ты, батя, смотри, война идет. Твой чижик молод еще, горяч. Лезет везде. А пуля что – дура.

         Схватив Сидорова за шинель, Максим процедил сквозь зубы:

         - Попробуй только, я тебя ….

         Глаза Ивана забегали. Он не на шутку испугался. Было в голосе Максима что то такое в этот момент, что заставило Сидорова поджать ноги. Когда Иванов разжал кулаки, Иван упал на колени. Он попытался встать, но несколько раз неловко падал и снова оказывался на снегу.

Жалко тебе его, - говорил после Максим Варе, - перестань кормить этого борова. А не то я найду на него управу.

Варя слушала молча, отведя глаза. Она упросила не говорить никому, да и Василия умоляла забыть о том, что случилось.

***

Максим толкнул Сидорова. Тот подпрыгнул от неожиданности.

- Твоих рук дело? – спокойно произнес Максим.

- Какое дело, я с роду…

- Молчи и слушай, - перебил его Максим. – то, что Василия забрали это даже хорошо. Ты, морда, и сам не знаешь какую услугу мне оказал. Но вот тебе карандаш и листок. Пиши… Что ты там навыдумывал?

- Да я это….

- Пиши! – произнес Максим с той же интонацией, которая сбила Ивана с ног в прошлый раз.

Иван нехотя, поглядывая на Максима, стал водить карандашом по бумаге.

Сидоров написал и вернул листок Максиму. Иванов перечитал, бережно свернул и убрал в карман.

- Грамотно излагаешь, - процедил сквозь зубы Максим.- Ну а теперь, слушай – если хоть кто-нибудь узнает о нашем разговоре… Сам понимаешь, не маленький.

***

         На койке военного госпиталя Василий пролежал год. Ранение его было тяжелым. Врачи говорили и не думать о возвращении на фронт. Василий через сестер разыскал свою тетку. Та стала работать при госпитале прачкой и ухаживала за ним. Когда дела Лескова пошли на поправку, тетка принесла ему несколько исписанных листков. Василий стал жадно читать.

            «Уважаемая Екатерина Семеновна, зовут меня Иванов Максим. Пишу я Вам это письмо и смотрю на вашего племянника. После суматошного дня он спит сейчас в землянке около меня. Снится ему что-то очень приятное. Потому как улыбается он во сне своей мальчишеской улыбкой.

         Расскажу немного о себе. Хотя и не знаю Вас, да и Вы меня не знаете, но да все равно, рассказывать мне больше некому…»

         Василий жадно стал читать, а Екатерина Семеновна, поправив ему одеяло, тихо вышла в коридор.

         Рассказал в письме Максим обо всем, что случилось с ним перед войной. Заканчивал он письмо просьбой обязательно встретиться после войны и тогда, может быть, переехать жить к нему в деревню.

***

         Максим постоянно думал о Василии. Весть о взрыве полуторки разнеслась быстро. Известие о ранении Василия Иванов воспринял даже с некоторым удовлетворением. За день перед началом прорыва Максим отправил листок с признаниями Сидорова. Иванов еще раз достал из вещмешка ремень Василия, аккуратно вновь свернул его и бережно упаковал обратно.

***

         Начался прорыв по заранее приготовленному коридору. Противник был силен. Под непрерывным шквальным огнем стрелкового оружия, минометным обстрелом, серые шинели волной накатывались на немецкие окопы. Волна рассыпалась. Казалось, еще немного, и она захлестнет их. Но этого «немного» не хватало. Наталкиваясь на стальную смертоносную стену, живой вал разбивался и останавливался, поджимаясь. Смерть рвала, метала, смешивала плоть с землей, с кусками метала. И не было для нее ни судеб, ни имен, ни званий. Она уравняла всех, сжимая жизнь людей в мгновенья безумной ярости, страха, ненависти, исступления. Только не было конца океану серых шинелей. На мгновение огонь почти стих. Словно набрав силы, вал первых бойцов прорвался в немецкий окоп. Волна, выросла, вздыбилась и все сильнее и сильнее захлестывала первую, а затем и вторую линию обороны немцев. Вся неистовая ярость, копившаяся и помноженная на оборванную ярость не добравшихся до врага, обрушилась на немцев. Казалось, бой длился вечно. Сильный удар сбил Максима с ног. Вдруг навалилась на него усталость. Тело налилось свинцом. Максим упал. Для него все стихло. Он провалился в черноту. Постепенно непроглядный сумрак стал заполняться тусклым светом. Свет становился все сильнее. Мрак рассеялся. Сознание возвращалось. Максим открыл глаза, огляделся. Запах горелой плоти перебивал дыхание. Смерть со всех сторон смотрела на него. Была она коротко стрижена, перетянута ремнем со стеклянной фляжкой, с зажатой в руке гранатой. Отовсюду смотрела она незакрытыми стеклянными глазами, которые яркими разноцветными пятнами выделялись на черных лицах. Все уже было кончено. Он сел на колени. Голова шумела. Было очень тихо. Что-то черное лежало рядом. Максим долго смотрел не понимая. Костлявая снова уставилась на него, но вдруг в этом черном месиве мелькнула белая улыбка. На Максима смотрел Сидоров. Он медленно шевелил губами, обнажая казавшиеся кипельными на фоне черноты лица зубы. Максим наклонился к нему.

Тишину разрезал грохот выстрела. Несколько немецких солдат с «Маузерами» наперевес ходили по позициям и расстреливали раненных бойцов. Максим не почувствовал гнева или испуга. Он оглядел казавшиеся неприступными раньше и смятые и разбросанные теперь позиции немцев. Он увидел, что Сидоров пытается встать. Максим помог ему подняться. Они стояли вместе, обнявшись. Несколько немцев окружили их. Молодой солдат смотрел на двух обнявшихся бойцов, каждый из которых годился ему в отцы. Их улыбка была так неестественна, как ему казалось в данной ситуации, что он растерялся и стоял, глядя им в глаза. Офицер крикнул что-то. Юноша не пошевелился. Второй окрик вывел его из оцепенения. Дрожащими руками он попытался передернуть затвор. Ни со второго раза, ни с третьего это у него не получилось. Не обращая внимания на немцев, Максим огляделся по сторонам. И смерть, как теперь видел Максим, смотрела в небо не только славянскими глазами. Необъяснимое спокойствие овладело Ивановым.

         - Что-то вы не очень рады? - с трудом процедил Максим, глядя в растерянные лица окруживших их. Так вот знайте, каждый сантиметр нашей земли вы польете своей кровью. А вы думали…

         Щелкнули затворы, раздался залп…

***

… второй и третий залпы военного салюта взорвали тишину лесистого берега….

***

         Вечером на совещании командиров поисковых отрядов вскрыли найденный накануне медальон. Ребята обступили стол со всех сторон. На бланке серого цвета нечетко проглядывался химический карандаш. Медленно разбирая почерк:

-Сидоров Иван…

***

         Был выходной. Поисковики приводили в порядок форму. Все готовились к захоронению. Сергей встал рано утром и ушел из лагеря перекинув через плечо лопату. Он шел по лесной тропинке, которая еле читалась на песчаной почве. Шел он к небольшой деревушке. Здесь за околицей под буйно разросшимся ивняком спрятался обелиск. Краска на нем облупилась. Звезда была красна от ржавчины. Трава почти полностью затянула песчаную дорожку. Работал Сергей долго. Молча, не обращая внимания на комаров, жару он скреб, чистил, ровнял. Когда все было закончено, он встал, вытер пот со лба. Обернулся. Около тропинки, идущей к обелиску стояли несколько человек и смотрели на Сергея. Шикарный внедорожник стоял на обочине. Двери его были открыты.

         - Спасибо тебе, сынок, - сказала пожилая женщина.

         Сергей пошел обратно в лагерь.

         Молодой человек вышел из автомобиля с баллончиком краски. Вычищенная звезда обрела свой первоначальный вид. Утром у обелиска появились живые цветы.

***

         Автоматный залп заставил Сергея вздрогнуть.

С тихим сыпучим треском заработали лопаты… Все тихо стали расходится. Вдруг за спинами уходящих заиграла высокими звуками мелодия. Сергей обернулся и увидел стоящего у обелиска старика.

         Из глаз ветерана катились слезы. На краю обелиска блестел портсигар. Открытая его крышка смотрела в небо гравировкой «… В знак вечной любви».

Эпилог.

Еще одно имя вписано в историю этой страшной войны. Еще одно…

Каждая строка на обелисках братских могил заставляет нас вспомнить о тех, чьи судьбы были оборваны смертоносным металлом. Они любили и ненавидели, радовались, печалились, улыбались и огорчались. Каждый хотел жить, но отдал самое дорогое своей Родине, нам, живущим теперь. И пока у остроконечных обелисков лежат живые цветы, пока собираются около них каждый год люди, мы помним свою историю, а значит, существуем как нация.